Драббловый флешмоб

[Батори]

Драббловый буквенный флешмоб - таки скидываю его сюда. До его окончания мне осталось совсем чуть-чуть, и по написании следующих драбблов пост будет подниматься.
Да благословят меня модераторы!

А

Астральный план

В Астральном плане нет понятия времени. Среди тысяч мертвых звезд, бесконечности над головой и под ногами - спят чутким сном мертвые боги, жадно вслушиваясь в шепот смертных.
Астральный план - кладбище для поверженных бессмертных, смерть их - длиной в бесконечность. Превращаются в пыль гигантские кости, угасает пламя разума в пустых глазницах, медленно каменеют их трупы, и трупы эти - часть космического плана, земля под ногами и пыль в воздухе.
Спят мертвые боги, одни - угасают, как пламя свечей, и некому снова зажечь в глазницах безумный огонь; другие - морочат и обманывают, цепляются за свое жалкое существование, которому нет конца.
Назвать имена мертвых - значит, снова вернуть их к жизни. Боги прекрасно знают эту древнюю, старше мира, истину. Если есть место вере в душах смертных - значит, теплится огонь жизни в умирающем разуме.
Спят мертвые боги под бесконечным синим небом, на ложе из пыли и праха, убаюканные музыкой Времени, плавают в холодной пустоте - становятся частью Астрального плана.
Мертвые боги одиноки - редкие последователи утешают их словами молитвы и жертвой. Некому скрасить года их одинокого угасания.
Лишь иногда ищущие истины входят в Астральный план - смертные в поисках знаний и ответов. Быстро сгорающие, жалкие смертные, презираемые мертвыми богами, самоуверенные и непочтительные - но боги отвечают им, жаждая прикосновения к живым, жаждая почувствовать биение сердца.
Получив ответы на свои вопросы, смертные уходят.
Они всегда уходят.
А боги продолжают ждать, впадая в дрему в холодной бесконечности, с присвистом дыша под тихо звенящими звездами.
Они видят во снах бесконечность. А те, кто видят бесконечность, знают истину.


Академия Тэй

"Ничто не вечно" - гласит надпись у входа.
Не вечна молодость и сила, не вечна вражда и ненависть.
Не вечны отражения - разбитую зеркальную гладь не склеить, мозаика осколков уже не даст четкого отражения.
Не вечна музыка - сломанный инструмент не сыграет красивой мелодии.
Не вечны слова - воедино не собрать обрывки разорванных писем, смятая бумага не поведает прежних чувств.
Не вечны постройки - не построить здания из разрозненных обломков.
Не вечна жизнь - не соединить вместе разломанные кости.
Лишь души вечны и бессмертны.
И время вечно и неисчесляемо. Во времени рождаются судьбы, которые люди должны прожить, и время забирает людей, когда приходит срок.
Время - это тайна, как и человеческая душа.

В Академии ученики - амбициозны и жестоки, вскормленные воздухом Тэя, преподаватели - беспринципны и коварны.
Добрый голем мастер Порусет, пахнущий глиной и водой, трудится над своей кузницой, директриса Нефрис держит в сведенных судорогой пальцах перо, решает задачи, у которых нет ответа.
Все вместе они бьются над одной целью - вдохнуть жизнь в неживое.
Собрать осколки души в единое целое.


Аммон Джерро

Аммон Джерро уже давно не мальчик, в глазах его - не азартное пламя, но пламя дьявольское. Он давно привык к виду и запаху крови, к силе, пульсирующей в венах, на выбритом наголо черепе - сияющая паутина татуировки.
Аммон Джерро давно уже не мальчик, но он по-прежнему боится огня. В детстве ему казалось, что в ярком пламени пляшут и беснуются невиданные монстры.
Теперь для Джерро огонь - лишнее напоминание о том, что его ждет после смерти.
В адском пламени гореть ему за все его поступки и союзы.
За силу и могущество всегда приходится платить. Аммон Джерро знает, какова цена, но не отступает.
Если ради победы ему нужно пожертвовать своей душой - Джерро без сомнения это сделает.
На губах - привкус крови и пепла, глаза в зеркалах - адское пламя, поэтому Джерро избегает зеркал - не хочет видеть изменений на лице и в глубине глаз, не хочет вспоминать.
Воспоминания - удел слабых. Ему нужно строить будущее.
И все равно, каким способом - пусть даже это будущее будет построено на крови сотен людей.
Это небольшая цена за мир.
Аммон Джерро давно уже не мальчик, через многое прошел и через многое ему предстоит пройти. Он видит свою цель, все остальное теряет смысл.
Все остальное не имеет значения, не касается Джерро.
Для него не существует компромиссов. Компромиссы -для слабых.
Но иногда - когда к плечам льнет могильная тишина - Джерро чувствует, как ломается душа от вечной борьбы.

Б

Бивил

Бивил долговяз и нескладен, на лице - веснушки, неопрятные волосы отливают рыжиной, нос от лучей летнего солнца начинает облезать.
Бивил строгает из деревяшки игрушечного дракона - сосредоточено прикусив кончик языка, мальчик старательно вырезает крылья и чешуйчатый хвост. У него получается неумело, не очень красиво, но Бивил не огорчается. Срезает стружку за стружкой, гладит деревяшку руками и верит, что все у него рано или поздно получится.
Вокруг мальчика шумит и шепчет, совсем как море, золотое пшеничное поле - теплые колосья мимолетно касаются щек, оглушающе трещат цикады. От земли идет жар, и Бивилу хочется спать, но он упрямо вырезает игрушку - драконья голова уже почти готова, вот появляются внимательные глаза и раздутые ноздри.
В золотых лучах заката дракончик на ладонях Бивила кажется живым - вот-вот распахнет крылья - не поймаешь - взлетит над пшеничным полем вверх, к безоблачному небу.


Бишоп

Ты человек, который может многого избежать, но не бежит - не может. Человек, который всегда стоит на своем, защищает свое. Иногда - веселый парень, иногда - последний ублюдок. Временами, в особо тоскливые вечера - в твоих жестоких волчьих глазах можно разглядеть грусть.
Ты не хочешь понимания, хочешь показать, что тебе ничего не нужно. Человек, разочарованный в людях, а больше всего - разочарованный в себе.
Молчишь, не веришь мне? Смеешься, когда говорю о совсем не смешных вещах. Жестоко смеешься, опустив глаза, чтобы не показать ад - он внутри.
Ты просто одинок.
А за окном дышит дождь, тихо и спокойно. Ветер треплет занавески, на улице и в таверне темно.
Ты просто одинок, но не один.


Брейлена

Тихо в кабинете капитана, пахнет цветущими вишнями и воском. Под глазами Брейлены - темные круги: она не спит уже третью ночь, разбирает бумаги, распределяет патрули.
Невервинтер - город с двойным дном, поддерживать порядок - нелегкая работа. На складах каждую ночь проливается кровь, гибнут люди.
Из-за работы у Брейлены нет семьи, не светится теплым светом окно дома - у нее и дома-то нет. Она лишена чисто женского счастья - блестящих детских глаз и детских голосов, уюта домашнего очага.
Работу Брейлены прерывает резкий крик и звон - сине-красный кожаный мячик разбивает окно в ее кабинете, неточно пущенный рукой капризного ребенка, и ударяется о горшок с растением. Земля рассыпается по полу.
- Простите! - светловолосая девочка присела у окна, глядя на суровое лицо капитана стражи. - Я не хотела!
Брейлена, поджав губы, бросает мячик на улицу и закрывает ставни. Под тяжелыми сапогами хрустит битое стекло.
Ее охватывает внезапное разочарование собственной жизнью. Ведь кроме звания - у нее нет ничего.
И тот факт, что она помогает сохранять мир в городе - слабое утешение.

В

"Вуаль"

Театр "Вуаль" - место, где живут загадки и бесплотные голоса. Актеры - люди без прошлого, маски - живые лица.
По ночам играет тихо и грустно дудочка под потолком, в пыльных углах шуршат и шепчутся тени, ходят по узким коридорам бесплотные фигуры, улыбаются маски на стенах раскрашенными ртами.
"Вуаль" - место с тысячью и одной легендой, и для каждого театр - свой.
Для каждой легенды в "Вуали" есть сцена.
"Вуаль" - это полумрак и сцена. Занавес, багровый, как кровь. Шлейф паутины на потолке. Пыль в воздухе поднимается и кружится в звонкой ночной тишине. Словно снег над пепелищем. Словно пепел от погребальных костров.
В "Вуали" все не то, чем кажется. И в мутных зеркалах не увидишь своего отражения.
Лишь темные, безумные глаза и черный провал рта.
"Вуаль" - это маски и плащи, голоса и блеск глаз.
И хриплый смех из темноты.


Викларан

Ведьмы в масках - хранительницы Мулсантира. Три ведьмы-викларан правят мудро и справедливо, хранят мир в суровой северной стране.
Катя - юная ведьма-крестьянка - полумаска не скрывает нежных губ.
Казимика - ведьма зрелая, в прошлом - девка продажная. Волосы ее черны, глаза в прорезях маски - зеленее лета.
Шева - ведьма старая, мудрейшая, под маской - морщинистое лицо, глаза - провалы в Вечность.

Три ведьмы колдуют и танцуют у ритуального костра, окропляют землю отварами трав, задабривают духов-хранителей не оставлять и защищать Рашемен.
Громко поет Катя, раскинув руки, кружится в танце Казимика, черные волосы треплет ветер.
Читает нараспев наговоры Шева, закрыв глаза, и трепещет земля у нее под ногами, шепчутся леса и травы.
Признает земля силу хранительниц, отвечает им ветром и травами, голосами зверей и добрыми снами.
Земля слышит. Земля благословляет.

Г

Город Правосудия

Слышишь - звенит тебе тишина черного храма, поют о тебе тени и мертвецы? Легко дрожит и трепещет в руке серебряный клинок, словно в предвкушении, словно он знает...
Ты слышишь? Смех Миркула еще звучит в этих стенах.
За спиной - верные друзья, нечаянные союзники - совершенно разные и, не поверни судьба, никогда бы не встретившиеся.
Ты слышишь? В их сердцах поет решимость напополам со страхом.
Проход - оранжево-красный, колеблющийся, и слышится за этой яркой пустотой пугающий шепот, надрывный плач, захлебывающийся смех.
Ты слышишь? Там, за чертой - тебя ждут.
Запах пепла и обреченности, серый город под мертвенно-желтым небом.
Стена Неверующих дрожит и содрогается, словно чувствует...
Ты слышишь? Они зовут тебя.
Склонил голову в поклоне чернокрылый ангел, сверкнул глазами череп, раскинула крылья синяя драконица.
Ты слышишь?
Время пришло.


Грознек

Ведьмино отродье - за решеткой в темноте. Спокоен он, и нет страха.
На рассвете Грознеку умирать.
На рассвете вопьется в горло веревка, закачается тело в петле, оборвется дыхание.
Грознеку не страшно. Грознек ждет рассвет, как старого друга, считает минуты до долгожданной встречи.
За стеной хныкает надрывно воришка-полурослик, съежившись в уголке - ему тоже завтра отдать жизнь, закачаться на веревке. Боится вор, не понимает, что за болью наступит покой.
Смерть обнимет, прогонит страх и боль, подарит забвение душе, телу - вечный сон.
Грознек верит. Поэтому спокойно вяжет для себя петлю, и смотрит, как сквозь решетчатое окно розовеет небо.
Спокоен он и нет страха.
На рассвете Грознеку умирать.


Ганн и Пожирательница

Пожирательница не слышит песен северной страны, не понимает шепота духов, не знает легенд рашеми. Она вообще создает впечатление человека невежественного, но Ганн понимает, что это не так. Просто невозможно знать... все.
Поэтому он поет для нее горькие горные песни, рассказывает на привалах напевные легенды, слушает для нее голоса духов Рашемена.
Он делает все это - и, видя, как расцветает улыбкой неприметное лицо Пожирательницы, чувствует тепло там, где бьется сердце.
Они всегда рядом. Иногда этого достаточно.

Сноходец ничего не слышал о Войне Теней, не знает про меч Гит, не вступал на тропы Топей Мертвецов. Ганн, кажется, не знает ни о чем, что не касается Рашемена, но Пожирательница не винит его.
Она тоже многого не знает.
Поэтому долгими ночами она рассказывает ему о пережитой войне, молчит о утраченных друзьях, плачет о поглоченной Тенью Западной Гавани.
Она делает все это - и, видя, как тепло сияют его колдовские глаза, улыбается, чувствуя себя по уши влюбленной девочкой, которой снова двенадцать лет.
Они всегда рядом. Иногда этого достаточно.


Гробнар

Переливаются и звенят струны лютни Гробнара, льется музыка, дарит надежду пережить завтрашний день.
Слушают Гробнара усталые солдаты и рыцарь-капитан.
Сегодня они сжигали мосты и отбивали крепость.
Завтра кончится война. Завтра - Мерделэйн.
Тихо в крепости, догорают погребальные костры. Играет маленький гном, разгоняет музыкой тени сомнения и печаль.
Поет Гробнар негромко - про то, что прекрасное есть в каждом.
Нужно только уметь видеть.
Поет Гробнар про то, что каждая душа умеет говорить.
Нужно только уметь слышать.
Поет Гробнар про то, что в сердце каждого есть место свету.
Нужно только уметь верить.
И все пройдет. И война пройдет. Потому что ничто не длится вечно. Даже война. Даже боль предательства. Даже ненависть.
Гробнар просто знает.
Все проходит. Так или иначе.

Д

Долина Мерделэйн

Мерделэйн - болота мертвецов, ступишь - рискуешь не вернуться назад. Говорит молва - недобрые здесь тропы, исчезают они под ногами идущего, заманивают в гиблую трясину.
Много непутевых путников осталось здесь - заплутали, пропали, присоединились к мертвецам под мутной водой.
Мерделэйн - старые топи, они многое помнят, многое знают, тысячи тайн похоронили под стоячими водами, тысячи мертвецов убаюкали шелестом камышей.
Разрастаются Топи, медленно, как гнойная язва, отравляют воздух гнилью и смрадом, странные, тревожные сны навевают жителям болот.
Мерделэйн - вой неприкаянных душ и смех старых костей. Не для живых эти болота - для мертвых.



Дэйгун и Носительница.

"...Меня часто упрекают в том, что я не относился к приемной дочери, как должно. Что девочка росла, словно дикий звереныш, лишенный ласки и любви.
Я не считаю себя плохим отцом, нет. Просто любить ребенка, ради которого пожертвовали жизнями жена и подруга - совсем не просто.
Я всегда наблюдал за дочерью. Иногда она раздражала меня, иногда казалась забавной, но чаще - чаще всего заставляла стискивать зубы от чувства несправедливости и злобы. Два последних чувства возникали непрошенно. Я всегда ощущал их, глядя как моя дочь, в точности копируя движения Эсмерэль, поворачивает голову, улыбаясь узкими губами - губами Эсмерэль, только принадлежавшими молодой и живой девушке, а не мертвой красивой женщине, давно сгнившей в земле.
Слишком многое напоминает мне моя приемная дочь, слишком часто, сама о том не ведая, бередит старые раны.
Объяснить ей это - быть может, но девочка не поймет. Легче оттолкнуть."

- Из дневника Дэйгуна Фарлонга.



Дункан и Носительница.

"...Она появилась в моей жизни неожиданно - громко хлопнула дверью, вошла в окружении странных друзей - немного зажатая, маленькая, бледная - она напомнила мне о прошлом, заставила вздрогнуть, заставила вспомнить.
Черные волосы, взгляд исподлобья и сжатые губы - при взгляде на нее у меня явственно возникло ощущение, что я смотрю назад сквозь годы и смерть, и вижу Эсмерэль - вот-вот она вскинет голову, упрямо выдвинув подбородок или засмеется низким грудным смехом.
Но дочь, в отличие от матери, не смеется, а тоненько хихикает, по-детски прижав к губам ладонь - уже не ребенок, еще не женщина.
Она неумело принимала мою заботу - не привыкла. Смущалась, когда я обнимал ее за плечи, избегала прикосновений, наотрез отказывалась от завтрака, мотивируя это тем, что она может приготовить себе сама...
Свою привязанность показывать тоже не умела, и мне иногда хотелось прибить Дэйгуна за его черствость и бессердечность. Топить себя в воспоминаниях о былом, забыв о том что жизнь не стоит на месте, что у него остался ребенок - не глупо ли?
Но я - не Дэйгун. И это самое главное."

- Из воспоминаний Дункана Фарлонга.

Е

Ее глаза

Ее глаза - глаза глубокие, потаенной болью подернутые, ярость в глубине зрачков полыхает, ярость - и Голод.
Боится Пожирательница собственных глаз, избегает отражений - не хочет видеть в своем лице чудовище, боится встретить свой взгляд и увидеть Пустоту, бездну с окровавленными краями, которую ничем не заполнить.

Я училась управлять своим голодом. Не позволяла ему завладеть собой. Это было нелегко. Это чувство... казалось, что ты живешь только ради одного - ради утоления своего бездонного желания пожирать духов дикой северной страны.
Но я чувствовала незримую поддержку своих новых друзей. Безмолвное одобрение старого короля-медведя, с которым я, несмотря на желание Сущности сожрать его, быстро подружилась. Жалость и сострадание крылатой жрицы Илматера, которая отвлекала меня от мыслей о своем проклятии рассказами о Акачи Предателе. Мягкое, ненавязчивое участие Красной Волшебницы. Доброе подтрунивание шамана духов.
Все это не давало мне забыть что я в первую очередь - человек, а уже потом - Пожирательница духов. Это придавало мне сил и почти безумной надежды на то, что я смогу. Справлюсь. Не сдамся.
Однажды Касавир сказал мне, что иногда все, что у нас остается - это надежда и вера в лучшее, несмотря на всю окружающую нас тьму. Тогда я лишь усмехнулась его словам, но сейчас... сейчас я понимаю.

Ее глаза - глаза потемневшие, звериные, чужие и безумные.
Не подходят к Пожирательнице волшебница, сноходец и полунебесная - боятся.
Лишь старый король-медведь не отводит взгляда, лижет холодные руки шершавым языком.
- Помни, кто ты есть, малыш.
Пожирательница вздрагивает, съеживается, снова обретает себя - оседает на снегу, прижимается лицом к груди Окку.
- Если я не справлюсь - ты знаешь, что делать.
Окку кивает тяжелой головой. Вокруг них - снежная пустошь, свинцовое небо над головой.
Хорошее место, чтобы заснуть вечным сном.
Но еще не время.

Время шло, Голод усиливался, а я слабела. Я понимала, что не могу. Я не могу, не могу жить, не поглощая духов, я бросаюсь в этот омут. Я хочу еще и еще.
Я лишаюсь из-за Голода всего - даже воспоминаний. Кем я была раньше? Я не помню...
Я потеряю воспоминания, надежду, друзей, и, что самое важное - потеряю себя. Но я не могу остановиться. Я не могу. Не могу. Я больше не контролирую себя, я не в состоянии собою управлять. Во мне сидит Голод. Он убьет меня.
Я не могу ничего сделать.

Голод - внутри, терзает и грызет, словно разъяренный зверь. И никто не сможет избавить от этих прикосновений. Никто не спасет, не укроет. И обратиться тоже не к кому.
Никто не поверит, никто не поймет.


Если мы падем...

Свет ламп на корешках книг, желтоватые хрустящие страницы, полки от пола до потолка.
Библиотека, любовно собранная морщинистыми руками Алданона - если мы падем, она станет никому не нужна.
За окном - белый мир. Снег сыпет с белых туч, ветер подхватывает снежинки, кружит их в воздухе, опускает на белую спящую крепость. Ветер в щелях свистит-завывает, это похоже на плач.
Я устала от зимы Невервинтера, мне хочется треска цикад и обжигающе-знойного ветра.
Но если мы падем - лето никогда не наступит.
Если мы падем - не будет ничего. Не будет улыбки в любимых глазах, не будет теплого ветра, не будет песен Гробнара на привалах долгими, тягучими вечерами.
Если - завтра - мы падем.

Ж

Жизнь

Что значит жизнь?
Жизнь - солнечный свет, тепло мозолистых рук, душный запах дороги, темное вино "Утонувшей Фляги". Шипение волн и тоскливые крики чаек. Облитые лунным светом мостовые и пламя свечей.
Перечислять можно долго. Все маленькие и незначительные мелочи и ощущения, что создают саму сущность жизни.
Жизнь Нишки - ночная жизнь. Никогда не спящий Невервинтер, соленый ветер, желтые огни фонарей и мерцающее звездами бархатное небо.
Где-то плачет ребенок. Какая-то парочка целуется в тени дома - мужчина всем телом наваливается на женщину, а руки женщины, в кольцах, с длинными ногтями, гладят его по шее и спине. Одобрительный шепот и стон. Кажется, шаги Нишки им совсем не помешали.
Темнота обнимает и скрывает от любопытных глаз. В темноте обостряется зрение и слух. Нишке нравится этот способ познания мира - словно внутри пробуждается животное. Тифлинг чувствует предметы, не зная о них наверняка - низкий карниз дома, большой булыжник под ногами, дремлющие кошки на ступенях. Нишка пробирается по городу зигзагами, доверяя ногам - верит, а не знает, куда идет.
Нишка улыбается - ее охватывает наслаждение, старое удовольствие от свободы в темноте.
Что значит жизнь?
Для Нишки она значит слишком много.


Женщина в Красном

Тихо звенят покрытые морозным инеем деревья, перешептываются под ярким беззвездным небом, качают ветвями, бросая причудливые тени на никем не тронутый снег.
Здесь дышится легко и свободно. В этом саду настолько тихо, что кажется, будто в мире, кроме Пожирательницы, никого нет.
На белом покрывале снега нет следов, в ветвях деревьев не скачут белки и не поют птицы. В саду царит тишина - торжественная, звенящая, многозначительная.
Алый подол на белом снегу - как свежая кровь. Золотая кожа, темные глаза, скрещенные на груди руки. Вязь татуировки на гладко выбритом черепе.
- Я ждала тебя, - шепчет Женщина в Красном, простирая вперед тонкие руки с голубоватыми венами.
Кусок маски в ее руке, переливается рубиново-красным - часть головоломки, часть целого.
Касаются фрагмента маски бледные пальцы Пожирательницы - тает укутанный снегом сад, исчезает Женщина в Красном, на место тишине приходит оглушающий рев и ослепительный свет.
Свет - от Пожирательницы - струится по кончикам пальцев, стекает вниз, к рукоплещущей толпе.
Тянутся вверх тысячи рук, касаются света. Пожирательница - свет, мир - свет.
- Акачи Предатель! Акачи Предатель! - выкрикивает толпа. - Подари нам свет!
В их глазах - серебро клинка. Все они - часть великой истории, бесконечной войны и военачальника, даровавшего им цель.
Пожирательница закрывает глаза.
Больше всего ей хочется проснуться.

З

Зоаб

Падший ангел, когда-то прекрасный - ныне перья черны, а золото в глазах сменилось горьким пеплом и тленом - ступает Зоаб за Пожирательницей, ступает неслышно, сложив крылья за спиной, держась за эфес меча.
Слышит он мольбы душ-кирпичиков Стены, видит уродливое желтое небо Города Правосудия, тяжело бьется в груди сердце.
Мечтает Зоаб исполнить обещание, грезит о ангельском пении и золотом свете, но нет хода падшим домой.
Вместо пения сладкоголосого - симфония ужаса, вместо золотого света - кружево пепла и костей.
Ступает неслышно Зоаб за Пожирательницей, опустив голову, и мечтает о забвении.


Западная Гавань

- Вернулась, - шепчут тени над водой. Тянут к Носительнице Осколка руки, обвиняют, пытаются коснуться - не позволяет женщина дотронуться до себя, отгоняет и отводит взгляд - не хватает духу взглянуть в полупрозрачные, до боли знакомые лица.
Дом - могильник, детство - мрак, друзья - тени.
- Это место больше не твой дом! - кричат призраки. Носительница знает, что все они - собравшиеся призраки - обман, и мертвые - мертвы, но все равно дрожит, давится слезами.
Ее дом смотрит на нее пустыми провалами окон - Носительница отворачивается, не может смотреть.
Нет больше Западной Гавани, нет дома - все пожрала тьма.
Осколки меча - теперь единое целое, и, наверное, по всем канонам, Носительница должна испытывать радость - у нее есть оружие, способное положить конец войне - но она не чувствует ничего, кроме могильного холода.
Ее прошлое - в руинах, все, что она знала и любила - теперь уничтожено. Ей хочется по-детски закрыть глаза ладонями и шептать: "Нету-нету, это просто страшный сон" - как мантру - но она уже не маленькая девочка.
Словно разделяя печаль Носительницы, стонет у реки камыш и воет в болотах одинокий зверь.
Дом - могильник, детство - мрак, друзья - тени.

И

Иммил Вейл

Иммил Вейл - долина вечного лета, не бывать здесь снегам и льдам. Горько пахнет полынью и вереском душный воздух, кружится голова от аромата смолы и треска цикад.
Кружат над заговоренной долиной ястребы, обрушиваются со скал пенные водопады, и куда ни упадет взгляд идущего - всюду тянутся горы, седые горы, дышащие зноем.
Иммил Вейл - место загадочное, сюда приходят в поисках утешения. Говорят - здесь боги слышат молитвы, и иногда отвечают. Говорят - сны в долине колдовские, и если ты достоин - придут на твой зов древние духи-ведьмы, чтобы поиграть в загадки.
Иммил Вейл - долина вечного лета.


Имша и Тамлит

Светлые духи-защитницы, две сестры хранят долину Иммил Вейл. Многое знают они, о многом могут поведать, если спросишь правильно, выведут на путь истинный.
Имша - шепот трав и дыхание ветра, напоенного полынью и горечавкой.
Тамлит - грохот водопадов и узкие горные тропы.
Спит Пожирательница, убаюканная шепотом ведьм, спит спокойно, ушли кошмары, ушла боль.
Имша и Тамлит сидят рядом, поют тягуче и медленно. Гладят прозрачные ладони Проклятую, ласково касаются щек. Шепчут молитвы духи Триединой, просят присмотреть, отвести беду, утешить душу. Просят Шантию укрепить зыбкий путь, молят Миеллики стать проводницей, призывают Мистру осветить дорогу.
Шепчет что-то сонно Древо-проводник, трепещут ветви и вечно красная листва, молятся в такт ведьмы, тянут песню, словно молитву.
Спит Проклятая Голодом, даровали ей благословение, а значит, все будет хорошо - что бы ни случилось.


Инстинкт Эшенвуда

Звенит Эшенвуд, зловеще скрипят деревья, стряхивают с себя снег. Напряжен Эшенвуд, словно хлесткий тростник - не за горами буря, гневается лес, лишенный уверенной длани Лесовика, не принимает больше жертв рашеми, не слушает пение ведьм.
Чернеет лесная душа, путаются снежные тропы. Волнуются телторы, вскидывают прозрачные головы - меняется ветер, пахнет гарью и тьмой - где-то далеко горит священная роща.
Лес одинок, брошен, обижен. Лес пробуждается от зимнего сна, волнами дрожит над ветвями злоба.
Лесу страшно, лес погибает.
Некому защищать Эшенвуд, ослаблены границы.

Приходит молодая Надай в лес, сжимая руки в кулаки - боится. Лес дышит враждебностью, ветви норовят хлестнуть по лицу, тропы - заплутать под ногами. Шепотом молится этран, зажигает пучок заговоренных трав, выходит на поляну, где сыплет золотые листья на снег Ясень.
Призывает Надай духов-хранителей, молит лес не убивать охотников, не держать зло, повторяет наговоры, разбрасывая травы - но молчат духи, не отвечают. Словно онемели деревья, спрятались телторы - лишь шуршит крона сияющего Ясеня на ветру.
Отчаивается Надай, сжимает ладонями виски - ей кажется, что обступает ее лес темной стеной, тянется ветвями, скрипит корнями.
- Мы гнием, - шепчут кроны. - Мы страдаем.
Надай дрожит, не открывает глаз - громче шепчет молитву, надеясь заглушить бесплотный голос.
- Мы погибаем. Ты нужна нам, этран.
Падает Надай на колени, зябнут ладони в снегу, смотрят глаза - но не видят. Холодным клубком сворачивается Инстинкт у сердца, тянет ледяные щупальца к голове, к рукам, кончикам пальцев.
- Мы - Защитник, - хрипло выдавливает Надай, размыкая посиневшие губы. - Мы благодарны.

К

Каэлруна

Наземный мир слишком богат красками и звуками. От солнечного света слезятся и болят глаза, привыкшие к непроглядному мраку подземелий. Ветер кусает щеки, и никакая одежда не кажется теплой, когда на поверхности - зима.
Крепость-на-Перекрестке похожа на огромный пряник, снежные сугробы - до колен, закованные в латы стражники с трудом передвигаются по дорогам. Каэлруна мерзнет, прячет руки в пуховые перчатки, глубже надевает капюшон, торопится и оскальзывается у входа в лавку.
Лавку, которую уже несколько недель делит с Дикином.
Внутри пахнет вином и поленьями, теплом очага и горячей едой. Маленький Дикин зажигает лампы, раскладывает на полках книги.
- Твоя нанести снег, - недовольно пищит он, тыча когтистым пальцем в облепленные снегом сапоги дроу. - Теперь здесь быть лужа. Дикину опять мыть пол, Дикин уже устал.
Каэлруна лишь усмехается и лениво наблюдает, как Дикин раздраженно вытирает следы тряпкой, что-то бурча себе под нос.
Бесполезное занятие. Все равно покупатели опять натопчут.

Ночь в Крепости спокойна и безмятежна, тихо переговариваются строители и часовые. Дикин провожает позднего покупателя, поправляя на голове ночной колпак и то и дело поддергивая смешную пижамку. Ежится, переступая босыми ступнями и закрывает дверь.
Каэлруна провожает его задумчивым взглядом и улыбается. Допивает остывающий душистый чай и одну за другой гасит лампы.
Завтра - посетители, шумные и многословные, запахи, снег и солнечные лучи. Завтра из крепости снова придет ехидный Сэнд и начнет докучать вопросами о жизни дроу. Завтра, натоптав снег на любимый ковер Дикина, придет рыцарь-капитан - раскрасневшаяся от мороза и откровенно довольная.
Наземный мир - суетливый, изменчивый и шумный - и, засыпая, эльфийка думает о том, что этот мир, пожалуй, куда лучше, чем тот, что она оставила под землей.


Касавир

Невервинтер - большой и суетливый город - никогда не стоит на месте. Что-то приходит, что-то уходит, и в тоже время - все остается по-прежнему. Все так же скрипят канатами корабли, свежо пахнет морем и яблоками. Все так же ярко горят фонари и ложатся под ноги опавшие листья.
Весь город - живой и дышащий, по-своему добрый и близкий, как старый друг.
Город встречает Касавира запахами карамели и мяты, соленым ветром гладит по лицу, играет с волосами, в которые уже закралась седина. Вздыхают под ногами мостовые, детским смехом радуется приходу того, кто давно ушел.
"С возвращением!", - шепчут пенные волны.
"С возвращением!", - слепят в глаза солнечные лучи.
"С возвращением!", - водят хоровод осенние листья.
Касавир идет по широкой улице в свете заходящего солнца, через знакомые переулки и площади, мимо храмов и торговых магазинов.
Идет назад, к своей жизни, к своему новому дому.
К новым друзьям. И к новым дорогам.


Кистрел

Плетет огромный сияющий паук плотную нить, деловито перебирает мохнатыми лапками. Струится над полом темное полотно, легкое и мерцающее.
Плетет Кистрел колдовской плащ, укроющий плечи Хозяйке, чтобы защитил от беды, укрыл от вражеского взора.
Легко течет полотно в ловких лапках Кистрела, наполняется силой ткань.
Плащ в подарок за жизнь - дешевая плата, но паук не знает, как еще поблагодарить Хозяйку за стол и кров. Благодарит, как умеет, моргает блестящими глазами, вытягивает последнюю нить.
Укрывает сияющая ткань плечи Хозяйки. Довольно щелкает жвалами Кистрел, перебирает лапками.
Отведет его подарок смерть, укроет от шальной стрелы и занесенного вражеской рукой меча, рассеет непроглядную тьму, согреет в холодные зимние ночи.
Хозяйка улыбается.

Л

Лиенна

В комнате Лиенны пахнет вербеной и шалфеем - травы сушатся на окне. Белая Госпожа трудится, не покладая рук, склонив бритую голову над столом - на черепе вьются узоры, складываются в распахнутые крылья, тянущиеся к вискам.
Под тонкими пальцами Лиенны лепится маска. На раскрашенных стенах гримасничают остальные - яркие, словно живые, одни подмигивают и ухмыляются, другие - опускают уголки ярко раскрашенных губ и горестно вздыхают.
Пустыми глазницами смотрят они на новую сестру под пальцами Белой Госпожи, на новую маску. Шепотом гадают - кто же на этот раз. Трагичная сестра - или веселая подруга?
Но сегодня Лиенна лепит не маску - но лицо.
Порхают пальцы над слепком, вылепливают широкий лоб, узкое лицо и маленький нос - лицо некрасивое, но одухотворенное какой-то силой, и кажется удивительно живым.
Лицо молодой женщины смотрит на Лиенну пустыми провалами глаз - как кажется Лиенне - с укором и яростью. Белая Госпожа вздрагивает, потирает большим пальцем о указательный, отгоняя суеверный страх, и отодвигает от себя слепок-маску.
Неуютно под взглядом маски Белой Госпоже, неспокойно.

...когда Лиенна видит Пожирательницу, лежащую на деревянном столе, она не удивляется.
Маска всегда находит свое лицо.



Лесовик

Память - странная вещь. Она хранит воспоминания, слова, лица, прикосновения, грезы - все то, что составляет жизнь.
В памяти Лесовика - звон звезд, горькие ведьминские песни, жалобы зверей, крики новорожденных детенышей. Мир говорит с ним тем, что ему доступно - ветром и дождем, снегом и шепотом трав, голосами земли и неба.
Лесовик - старый дух. Он был до Мулсантира, до Академии Тэй, до свержения Миркула. Быть может, Лесовик был всегда.
Хранитель Эшенвуда, его сердце и бог, Лесовик - душа-дерево. Мудростью сияют влажные карие глаза, тихо шуршит призрачная голова-крона. Не говорит Лесовик - гудит, не смотрит - пронзает взглядом.
Мудр Лесовик, часто приходят к нему ведьмы в масках за разговорами и советами, оставляют дары и танцуют на полянах при полной луне.
Дышит Лесовик - и Эшенвуд дышит вместе с ним.
Так было всегда.
Так будет.

М

Марк

Не любят в Порт-Лласте Марка-провидца за черные глаза и какую-то блаженность. Кто-то говорит - мальчик со странностями, кто-то говорит - мальчик - обычный бездомный воришка.
Нельзя сказать, кто из них прав - ведь Марк не странный, и тем более - не вор.
Марк - сирота и очень одинокий ребенок.
Он умеет гадать на костях, смотреть в будущее и выживать. Возможно, смотреть в будущее и выживать у него получается лучше всего.
Но мало кто знает, как мечтает Марк избавиться от своего пророческого дара.
Марк - сирота и очень одинокий ребенок, в его глазах не увидишь ничего, кроме своего отражения. Он кажется людям впавшим в транс или попросту больным и откровенно жалким. Марк смотрит - не видит лиц, но видит то, что недоступно взгляду обычных людей. Пустым становится его взгляд, нехорошим.
Многое видит маленький Марк - у кого скотину погрызут волки, чья бабка помрет, у кого ребенок родится.
Когда Тень наступит с Топей, когда прольется кровь, когда сверкнет восстановленный клинок...
Марк привык к своим видениям, научился жить с ними. Пытался предупреждать.
Но кто будет слушать ребенка, к тому же - бродяжку?
Марк - сирота и очень одинокий ребенок. Его не любят и гонят прочь, не смотрят в глаза, в лучшем случае - обзовут, в худшем - закидают камнями.
Иногда Марку кажется, что хуже ненависти и одиночества - нет ничего.


Множество

- Громила, как ты умирал?
- Так же, как и все. Меня положили в Печь, и я сгорел заживо. На моих костях вы сидите, мой прах вдыхаете.
- Это я уже слышал. Расскажи, что ты чувствовал.
- Шел бы ты подремать в тепле Печи, Дитя. Не вороши потухший уголь.
- Когда я умирал, мне было страшно. Печь разгоралась медленно, словно нехотя, раскалялась и душила смрадом горького пепла...
- Замолчи!
- ... когда огонь лизнул мои ноги, я закричал, начал колотить руками о стены Печи, разбил руки в кровь. А потом смотрел, как под жаром облезает кожа и темнеют, обугливаются ногти. Кажется, я даже успел увидеть кости.
- Хватит! Заткнись!
- Одежда на мне словно кипела, кожа покрывалась пузырями. Боль, безумная боль. Облезающее с ребер мясо. Собственные содрогающиеся легкие. Охваченные жаром глаза.
- Я пришибу тебя! Умолкни!
- Неужели ты боишься, Громила?
- Я... я боюсь, Дитя. Мы все боимся.

Тесно Множеству в Печи, толкаются обреченные на вечное существование души. Едва греет их Печь, мешают друг другу призраки, но им некуда идти. За пределами Печи - пронзительно-холодная, страшная комната - при одной мысли о ней ежится Множество, льнет к пеплу и золе, в которые некогда превратились их кости.
Духи не могут спать - поэтому они говорят. Сотни лет шепчут они об одном - о своем сожжении в Печи.
Каждая история леденит кровь, но давно уже нет крови и плоти у умерших, воспоминания - все, что еще может вернуть разум и чувства. Поэтому - духи шелестят, совсем как море, говорят про обжигающий металл, языки огня, чернеющие руки, колотящие по стенкам, отчаяние и безысходность.
Все они - виновные и невиновные - умирали одинаково.

Н

Небо Мулсантира

Небо Мулсантира спокойно и безмятежно. Днем - ярко-голубое, по-зимнему холодное и недостижимое, ночью - звенит оно незнакомыми созвездиями, лунный свет застилает облака.
Пожирательница любит ночь и высоту - поэтому, запахнувшись в подбитый мехом плащ, она бесшумно вылезает через окно на крышу "Вуали", устраивается поудобнее, насколько это возможно, запрокидывает голову и улыбается морозу, щиплющему щеки. Редкие облака в лунном свете похожи на причудливых зверей - Пожирательнице нравится сидеть и гадать, на кого же они похожи больше. Вот это облако смахивает на голову Толапсикс, а вот это, у самого диска луны - на скалящегося Окку.
Небо Мулсантира таинственное и загадочное, ему можно отдавать воспоминания и боль - все забирает оно, дарит взамен покой и добрые сны.
Небо, в отличие от людей, никогда не прогонит.
Небо всегда услышит.
И прозвенит яркими звездами нежный ответ.


Нолалот

Хуже смерти может быть только ее отсутствие.
Нолалот знает это, как никто другой.
Веками метаться между двумя мирами - не живой и не мертвый - старый дракон с ненавистью слушает, как упрямо бьется в долине хрустальное сердце.
Сколько длится его не-жизнь? Нолалот уже устал считать.
Исчез давно Иллефарн, превратились великие города в руины, погибли союзники, погибли враги, кости истлели, прахом развеелись по ветру. Остался лишь Нолалот - хрустальный вирм, побежденный Тьмой, немощный - последний, кто знает и помнит, что было тогда.
Нолалот не хочет помнить, не хочет видеть, не хочет жить. Закаты сменяются рассветами, отбивает ритм сердце, ненавистью горят драконьи глаза.
Милосерднее умереть, в самом деле.
Редких ищущих истины просит о смерти Нолалот - просит гитиянки с сияющими клинками, просит чернокнижника с вязью татуировки на лысом черепе - но сердце бьется.
Нолалот больше не просит.

Крошится хрустальное сердце под ударами мечей, невидимые цепи отпускают душу вирма. Он не верит, он давно перестал верить...
Но смерть и вправду снисходит к нему на руках смертной - маленькой, смешной смертной, улыбается ее губами, как старому другу, простирает руки.
- Последнее чудо перед забвением, - шепчет Нолалот, склоняя призрачную голову. Касается его шеи бледная рука - долгожданная Смерть уводит его в Вечность.
Вечность, в которой нет ничего.
Кажется, это правильно.


Нефрис

Директриса Нефрис многого достигла за свою жизнь. Управляет Академией. Вырастила красивую дочь. Стала могущественной волшебницей. Все еще красива, и способна покорять.
Так говорят о ней.
Нефрис и вправду многое сделала за отпущенный ей срок. С безумным фанатизмом искала способ соединить части души. Воспитала дочь - а дочь ли? Следила. Решала. Убивала. Использовала. Играла, скривив полные губы в улыбке.
Нефрис - не хрупкая, нежная Лиенна, она не гнушается предательства, не дрогнет поднятая для удара рука. Белая Госпожа считает, что Нефрис безумна и слишком фанатична, считает, что пора остановиться.
Красная Госпожа считает, что Лиенна слишком далека от цели, слишком приземленна, слишком сострадательна и влюблена в жизнь. Она вообще вся "слишком" для поставленной Основательницей задачи.
Иногда Нефрис забывает, что они все - единое целое. Ей кажется, что Лиенна - совсем чужая и далекая, и не близка ей вовсе.
Но все они - и Нефрис, и Лиенна, и даже маленькая Сафия, что беспечно играет с волшебным огоньком - части одной души.
И об этом никогда не стоит забывать.


Нарглторн

Скрипит старый энт, скребет ветвями по тающему снегу. Из старых ран-выбоин сочится смола-кровь, пропитывает землю, пахнет горько и терпко. Слабо дышит Нарглторн, древнее дерево, заживо гниет его тело, пораженное заразой.
Он с трудом открывает глаза - он слышит шаги. Неясно видит он небо, затянутое тучами, сияющую голову Окку и обведенные багровыми синяками глаза Пожирательницы. Она что-то шепчет ему - говорит про лекарство, говорит, что еще не поздно - Нарглторн тихо смеется, качая ветвями.
Он-то прекрасно знает, что от его болезни нет исцеления, кроме забвения.
Маленькая смертная не верит, пытается спорить - Нарглторн закрывает глаза, устало опускает ветви-руки. Вокруг стонет и кричит больной Эшенвуд, едва слышно дрожит земля.
Нарглторн знает - смертная вылечит лес. Просто знает и верит. И потому - засыпает спокойно. Лес в надежных, добрых руках, и он не боится за своих братьев и сестер.

Спокойной ночи, малыш. Пусть позолотит солнце твое лицо и боги услышат молитвы.
Быть может, за гранью - мы встретимся.
Спокойной ночи, малыш. Пусть звезды поют тебе по ночам, и хранят тебя духи-телторы снежных земель.
Спокойной ночи...


Нежность

Сплетенные пальцы, крыша "Вуали", волосы треплет ветер. Скажи кто-нибудь Ганну, что он будет испытывать что-то подобное - не поверил бы, засмеял.
Глаза Пожирательницы сегодня как никогда яркие и живые, в полумраке почти незаметны постоянные синяки под глазами и острые скулы. Вся она сегодня - живая и настоящая.
- Скоро ночь, - негромко говорит Пожирательница, смотрит на светящийся огнями Мулсантир. - Откроется проход на Теневой План, а что нас ждет там - я не знаю.
- Ты боишься?
- Я бы соврала, если бы сказала "нет".
- Я бы тоже.
- Ты со мной? - Ганну хочется по-привычке отшутится, но встретившись взглядом с Пожирательницей, шутка замирает, не доходя до губ. Ей нужен честный ответ - иначе не спросила бы.
- До самого конца.
Слова легкие, словно дыхание. И как никогда - честные. Произнеся их, Ганн понимает, что хочет вместе с Пожирательницей пройти сквозь всё - сквозь страхи и сны - и не важно, куда это их заведет.
И сердце тяжелеет от странной, туманящей разум нежности.
Ту же нежность Ганн видит и в ее глазах.

О

Окку

У Окку - длинная шерсть, отливающая красным, синим и желтым. Темные глаза бога-медведя смотрят тяжело и строго - ни дать ни взять - суровый дедушка.
Пожирательница сидит, прислонившись к теплому боку старика-медведя, перебирает пальцами разноцветную шерсть. Любого другого, кто позволил бы себе подобную вольность, Окку растерзал бы в клочья - он ведь не кошка в самом деле - но Пожирательнице он не может отказать, и довольно жмурит глаза, когда она проводит ладонью между ушей. Нехитрая ласка, но Окку едва удерживается от того, чтобы умиленно засопеть.
Ганн, ворочая угли, тихо смеется, вслух заметив, что Окку приручили. Медведь скалится в ответ, но не двигается - Пожирательница засыпает, положив голову ему на бок, и медведю меньше всего хочется ее будить.
Пожирательница - как детеныш - недалекая, беспомощная и наивная - подрагивают во сне ресницы, исчезает морщинка между бровей. Бремя Голода - не для нее, и Окку опасается, что девочка не выдержит. Сломается и опустит руки.
Окку боится, что девочка споткнется и упадет - а может быть, он неправ, и она добьется победы.
И даже большего, чем он может представить.
Он не знает, куда приведет его тропа Пожирательницы, ведь их путь долог, но в итоге само путешествие и есть цель.


Озеро Слез

Шепчутся деревья, переговариваются - разжигают ведьмы священные костры, бросают в огонь душистые травы, от дыма кружится голова. Отбивают рашеми медленный ритм - вступает в круг старшая ведьма, потрясает бубнами. Шаг-бедро, шаг-бедро - разгорается огонь, ускоряется танец.
Шепчутся деревья, переговариваются - танцуют остальные ведьмы для Эшенвуда, изгибаются по-змеиному - блестящие, раскрасневшиеся. Плывут по глади озера алые и белые цветы, с шипением взметаются в воздух искры костра.
Шепчутся деревья, переговариваются - берутся ведьмы за руки, ведут хоровод вокруг костра, тянут горловую, колдовскую песню.
Вздыхает Эшенвуд, проходит по озеру рябь - падают на колени ведьмы, прижимаются лбами к теплой земле.
Гудит одобрительно Эшенвуд, скрипят-поют деревья, плывут цветы по воде.
Лес услышал.


Основательница

Любовь - не просто слово, которым легко бросаются. Для Основательницы любовь исчисляется веками поисков, боли и жертв.
Любовь - это смысл ее жизни, это то, ради чего бьется ее сердце, то чувство, которое она пронесла через года и столетия, то, ради чего она готова пытаться - снова и снова.
Над этим чувством не властно время и боги. Пусть зеркала показывают Основательнице морщинистое лицо и потемневшие руки, пусть тот, кого она любит - уже не человек вовсе, но чудовище без имени и памяти - она любит. Любит и верит.
Любовь Основательницы - это боль и жертва, а еще - надежда. Та самая безумная надежда, которая сводит с ума.
Только надежда освещает Основательнице путь, дает силы жить дальше.
Не будет надежды - не будет ничего.
Каждый день - терпеливое ожидание и стук сердца в гулкой тишине.

П

Порталы Песен

Звенит, переливается светящийся портал, дрожит, как дымка заката. Из-за грани - тонкое пение - эхо и память Империи - невыразимо прекрасные нежные голоса. Несут они и радость, и светлую печаль, покой - и нервный страх.
Поют порталы голосами погибших, памятью рассветов и закатов - тянется песня без конца - льется и дрожит в памяти по ночам.
- Никогда не забуду, - говорит Носительница, закрыв глаза. Словно в ответ песня звучит сильнее, отдается дрожью в груди и трепетом в сердце. - Я буду помнить.
Помнить пески минувших столетий, руины Арвана и шелестящие голоса.
Светлый Иллефарн, спокоен твой сон, горьки твои песни, тиха твоя грусть по ушедшим временам. Пахнут разогретые камни осенью и черной водой, буйно цветут травы на могилах.
Но ты помнишь. И Носительница теперь - тоже помнит.
Поют ей вслед бесплотные голоса, шелестят травы, прогибаясь под ногами.
"Помни. Помни" - просят они беззвучно.
Будет звучать песня, когда не останется надежды и сил.
Просто - нужно вспомнить.
А Арван всегда будет ждать - голосами мертвых призовет к себе, укроет травами и листвой, убаюкает и нашепчет колыбельную, напоенную синевой неба и пылью столетий.


Память

Защитница справедливости - странно слышать такое о эгоистичной Носительнице Осколка.
Сильная, честолюбивая, беспринципная. Как и сам Бишоп. Чем они отличаются друг от друга?
Вот они - два человека, которых боги сделали похожими друг на друга. Желания и принципы были одинаковы.
Но почему стали разными их судьбы?

- "Знаешь, иногда мне кажется, что ты был таким всегда. Что у тебя не было ни детства, ни добра в сердце. Ничего не было. И все же... иногда мне хочется верить, что я ошибаюсь. Иногда мне казалось - всего лишь казалось - что ты просто Бишоп, вынужденный бороться за свою жизнь - раненый, но не черствый. Мне казалось, что в тебе есть что-то хорошее. Но я ошиблась".

Каждое ее слово тогда - как пощечина. Она все поняла верно. Всегда была проницательна. Всегда видела и говорила больше, чем нужно было.
И - будь она неладна! Зачем нужно было напоминать, что Бишоп когда-то был ребенком - просто ребенком, для которого вся жизнь казалась приключением? Того ребенка больше нет, он давно похоронен под необходимостью, мерзкими решениями и службой в армии Лускана. Похоронен, как и родная деревня. Заметен пеплом, как тела крестьян.
Слишком поздно вспоминать, кем когда-то был. Уже ничего не исправить.
И Бишоп давно не ребенок.


Проклятье

Голод - как танец. Все сильнее кружиться в ритме с невидимым партнером, отдаваться безумию, которому нет конца. Разбивать зеркала и слушать пустоту внутри. Видеть лица, но не видеть глаз, трогать лицо, но не чувствовать кожи.
Каждый день равен вечности, и жизнь становится необыкновенно ценна - когда пески времени текут не в твою пользу, любое мгновение - драгоценно, вздох - невыразимо-сладостен.
Иногда Пожирательнице кажется, что ее жизнь - полет мотылька. Лихорадочное биение, лишенное, как кажется, смысла.
Но для мотылька несколько дней - целая жизнь, и за эти дни нужно успеть - всё. Поэтому мотылек летит и падает, неловко взмахивает крыльями навстречу ветру.
Летит неровно - потому что ровная дорога не есть путь.

Р

Руины Арвана

- Это безумие, - шепчут бесплотные губы.
- Это жертва, - возражают ему голоса живых.

Арвану нет конца и края. Поднимаются из земли храмы и крепости, словно старые кости, изваяния без лиц и ведущие в никуда дороги древнего города.
Неспокойно в Арване даже при ярком свете дня, ведь если прислушаться - услышишь плач старых костей и вой неупокоенных душ. Земля стонет и плачет вместе с ними, шелестит травами и цветами, прячет руины под покрывалом мха и лишайника, как старые раны.
Арван - великий город - все еще хранит величие - пусть и раненое, подернутое дымкой тысячелетий.

- Кто-то должен остановить это!
- ...он полностью потерял себя...

Арван простоял тысячелетия со времен падения Иллефарна, и простоит еще столько же. Не рассыпется в прах Храм Времен Года, не превратится в груду камней крепость Ривергард. Но все же время идет - даже для них.
Когда-нибудь - Арван исчезнет навсегда - засыпет его землей и утопит дождями.
Когда-нибудь...


Родник

Ночи в горах холодные и ветренные - кажется, совсем не греют костры и теплые плащи.
Касавир стоит вдалеке от своих солдат - скрестив руки на груди, он устало смотрит, как дымчатый шлейф тумана плотным кольцом охватывает подножья гор, пряча неясные очертания ущелий и поросших тысячелистником тропинок.
Паладин всматривается в небосклон, пытается увидеть звезды, но не видит ни одной - их заслоняют горные вершины и облака. Над головой, рассекая туман, пролетает орел - он усаживается на скалистый выступ совсем рядом, надменно поворачивает голову и встречается с Касавиром взглядом. Яростным взглядом, словно смотрящим сквозь кожу и кости.
Щелкнув клювом, орел снова распахивает крылья и взлетает над горами.
Люди редко смотрят наверх, а орел редко спускается.
Ночи в горах неспокойны - слышит Касавир орочьи барабаны внизу, видит отблески вражеских костров, лязг оружия и глумливый смех.
Радуются орочьи племена - сегодня они разбили очередной караван. Людская кровь пропитала холодный песок,засохла на камнях.
Предчувствуют горы сражения - звенят они отголосками битв, и ветер пахнет железом.
Скоро - пыль в глаза и блеск мечей.
Скоро - попавший в засаду отряд в ущелье, голубой невервинтерский плащ, стылые пещеры и жрец в маске.
Гудят горы и земля - скоро прольется кровь.

С

Сны

Носительница больше всего на свете боится снов.
Сны - тяжелые, мутные, от них сводит судорогой ноги и руки, а простыни липнут к вспотевшему от ужаса телу.
Носительница пьет на ночь горькие травяные настои, чтобы заснуть без сновидений, потом долго ворочается без сна, комкая в пальцах края одеяла, хмуро смотрит на темный потолок.
Но травы не помогают.
Кошмары приходят вновь.
Маленькая девочка с белой маской на лице играет деревянной механической игрушкой: человечком и огромным волком, которые приводились в движение с помощью веревочек. Девочка дергает за веревочки - человечек падает, сбитый с ног бросившимся ему на грудь волком. Кусает волк человечка - белые клыки, желтые глаза, вздыбленная рыжая шерсть.
Носительницу охватывает ужас. Почему у человечка ее лицо?
Девочка поворачивается к Носительнице Осколка, растягивается рот маски в широкой улыбке.
- Смотри! - смеется она. - Это ты!
Носительница просыпается, с шумом втягивая в себя воздух, невидящим взглядом смотрит на стену, ничего не видя.
В окна сочится рассвет - бледный и холодный. Носительница проводит дрожащей ладонью по спутавшимся волосам и сжимает пальцами виски.
Это сон, конечно же, это просто сон.


Сафия

Сафия любит ночи в Академии, тихо шелестящие книги, пахнущие пылью, пергаментом и телячьей кожей, запах шафрана, исходящий от длинного складчатого одеяния Нефрис, скрип мела по доске, смех маленького Каджи, уродливое лицо мастера Порусета.
Сафия любит прохладные ночи Тэя, неуемный треск цикад, суровый прищур материнских глаз, колдовские огоньки на кончиках собственных пальцев, расцветающие на бритой голове татуировки.
Сафия грезит о холодных странах вечного льда и снега, мечтательно покусывает щеки изнутри, рисует на желтоватом пергаменте снежинки. В Тэе не бывает снега, лишь раскаленный песок и дышащие жаром горные пики.
Девочка рассеяно водит пальчиком по старой карте, скользит по тонким изгибам рек и грезит наяву. Она представляет, как ее несет за горизонт широкая прохладная река, омывает поросшие сухим камышом берега - вниз, через бурные пороги, в сияющее, неведомое море, а где-то - и в снег.


Снег холодный и рассыпчатый, он искрит в лунном свете, морозит дыхание ледяная стужа.
Сафии холодно в Мулсантире - она кутается в теплые одеяния, прячет лишенную волос голову под капюшон, согревает руки дыханием.
Ночью Мулсантир тих и спокоен. Ледяной ветер, напоенный звоном звезд и шепотом лесов проникает в дома, касается спящих лиц, проникает в беспокойные сны.
Сафия скучает по знойным пескам Тэя, по всему знакомому и родному. Но нет больше дома, нет больше душных часов и улыбки Нефрис.
Любовь ко всему, что осталось в прошлом отзывается в груди Сафии уколом боли - волшебница поджимает губы, щурит глаза и гладит спящего на ее плече Каджи.
Сафия никогда не говорила Нефрис "Я тебя люблю". Они не были матерью и дочерью в прямом смысле этих слов. Иногда Сафии казалось, что она - сама по себе. Отдельная часть, самостоятельная и сильная.
Она никогда не говорила Нефрис "Я тебя люблю" - и сейчас, стоя у окна, Сафия понимает - она многого не успела.
Не успела помочь, не успела сказать то, что важнее всего - или просто обнять, прижать к груди, услышать стук сердца, почувствовать тепло дыхания...
Холодно в Мулсантире, дороги заметает снегом. Отворачивается от окна Сафия, вытирает мокрое от слез лицо.
Близится утро. Скоро рассвет.

Т

Теневой План

На Теневом Плане существуют только два цвета - черный и серый. Никаких теней, никаких полутонов - только черный уголь и серый пепел.
На Теневом Плане все не то, чем кажется - дома - как живые, скрипят дверями и следят провалами окон.
На Теневом Плане бродят безымянные твари - свистят безжизненным воздухом вытянутые бесформенные фигуры, щелкают костями мертвецы. Тревожно в черно-сером мире, неспокойно - шепчут на ухо бесплотные голоса, возвышается над головой покинутый храм Миркула.
Белоснежные крылья и сияющий меч Каэлин кажутся странно неуместными в мире, лишенном красок и света. Вся Каэлин - сияющая и белоснежная, разгоняющая тени, словно маяк.
Дрожащая рука касается резных дверей храма - из темноты дохнуло в лицо запахом тления и смерти. Сжимает крепче Голубка в руке клинок, ступает, сложив за спиной крылья.
Черно-белая жрица в черно-сером мире, танцующая пылинка в мире без цветов.


Тропы Гайвена

Тропы Гайвена - узкие горные перевалы и неизведанные лесные дорожки, пряно пахнущие палой листвой и еловыми иглами.
Тропы Гайвена - бескрайние поля и песчанные побережья, излучины рек и пустынные барханы.
Гайвен, кажется, повидал весь мир - про каждую страну полурослик может рассказать сотни историй и преданий. Глаза Гайвена окружены лучиками морщин, кожа его загорелая дочерна, одежда потускнела от пыли дорог, выгорела на солнце, испятналась соками густых трав, облезла под холодными дождями.
Стар полурослик Гайвен, плохо держат его ноги, не так зорки стали яркие глаза. Знает мудрый странник - скоро смерть придет за ним.
Когда его время придет - горячий прах развеет над землей ветер, и продолжит Гайвен свой посмертный путь неделимой частью этого мира - частью, которой Гайвен всегда хотел стать.


Тишина

В Курганах - тишина и звон воды по камням.
Паника охватывает Носительницу, во рту - привкус горечи от смеси желчи и страха.
В голове - картинки-воспоминания. Вот сверкает в руке серебряный клинок. Вот падает на плиты поверженный Король Теней. Вот угрожающе дрожит потолок, и торжество в горящих глазах Аммона Джерро сменяется безграничным ужасом.
Перед глазами - непроглядная тьма, расцвеченная пляшущими на стенах алыми рунами - ужасными, словно порождение больной фантазии.
Носительница разводит руки в стороны, гладит шершавый холодный камень под собой - касается чего-то гладкого и твердого. Пальцы ощупывают провалы глаз, носа и рта.
Человеческий череп.
Не выдерживает Носительница - кричит громко, спрятав лицо в ладонях, дрожит и стискивает зубы.
Она не знает, сколько времени провела здесь. Тишина давит на барабанные перепонки, сводит с ума, и, чтобы окончательно не потерять рассудок, Носительница принимается считать стук капель. Но скоро и это теряет для нее значение и надежду.
Носительница в отчаянии продолжает взглядываться во тьму, и ей кажется, что впереди светит низкая звезда. Носительница приподнимается на локтях, обдирает руки о камни. Облизывает кровь, и ее солоноватый привкус, словно удар, возвращает ей ощущение жизни.
Звезда приближается, и теперь Носительница может смутно различить женскую фигуру в красном одеянии.
- Я здесь. Лежи спокойно.
Носительница, словно ребенок, протягивает руки к женщине, беззвучно шепчет молитву, задыхается - она боится, что женщина сейчас уйдет, оставит ее погибать в темноте и тишине.
Но женщина не уходит. Она протягивает Носительнице ладонь.

У

Утраки

Горят холодные глаза, сжимаются пальцы в предвкушении.
К Племени Холмов идет пища. К Племени Холмов идет Дар.
Напряжено племя, вслушивается оно в свист ветра и крики зверей, нюхает воздух влажными ноздрями.
Они слышат шаги.
Маленькая Куар'ра в человеческом обличие, вскинув голову, ведет за собой четверку чужаков, пахнущую кровью, железом и мясом.
Вождь утраки смотрит спокойно и прямо, но в уголках глаз горит пламя. Он чувствует Дар - как огромная воронка, как острая льдина, как холодная сталь.
Дар должен стать достоянием Племени Холмов. Дар должен принадлежать утраки.
Племя трепещет. Племя ждет, когда польется кровь, и можно будет сжать в пальцах пульсирующие, окровавленные сердца. Вскрыть животы, вдохнуть аромат парного мяса, обглодать еще трепещущие в агонии тела.
Утраки подвывают едва слышно, уже не в силах сохранять человеческий облик.
Слишком соблазнительно стучат сердца, слишком сладко пахнут чужаки кровью и жизнью.
Утраки голодны.

Тихо в лагере Племени Холмов, лишь воет в скалах ветер, да обрушиваются со скал пенные водопады.
На камнях блестит кровавая россыпь, застыли в неподвижности утраки-перевертыши. Стекает темная, липкая кровь с лезвия клинка, засыхает на лицах чужаков, пятнает руки и доспехи.
Звенят на шестах костяные подвески, распластались в грязи разрубленные детеныши.
Утраки больше не голодны.


У меня длинная история

- Моя история длинная.
- А я в ней есть?
- Да. Так какую историю тебе рассказать? Рассказать про приемного отца и стоячие воды Мерделэйн? Рассказать о той ночи, когда прежняя спокойная жизнь была уничтожена? О славном Невервинтере и правителях, которые сыграли на амбициях девочки из болот? Или лучше рассказать о предателе среди друзей? Или рассказать о сиянии восстановленного клинка? Рассказать, что значит чувствовать на плечах ответственность за жизни других людей? Понимать, что от твоих решений зависит чья-то судьба.
- Мне кажется, что твоя жизнь - это череда битв и боли. Я думал, что подобные времена давно прошли.
- Моя жизнь - прошлая жизнь - она кажется мне ненастоящей. Будто это было и не со мной вовсе. Иногда мне хочется поверить, что всего этого на самом деле никогда не было. И меня не было.
- А если бы у тебя был выбор - ты бы хотела вернуться?
- Нет, не хотела бы.
- Почему?
- Я боюсь встретиться сама с собой. Почувствовать себя прежней. Словно в зеркало посмотреть. Все мои мечты, вера, представления самого лучшего в жизни - снова станут реальностью. Я боюсь увидеть в себе девочку из Западной Гавани, стражницу Невервинтера, рыцаря-капитана. Я боюсь признаться сама себе, что моя жизнь была не такой, какой я ее представляла.

Ф

Флейта

Музыка Рашемена - звон холодных звезд и падающий снег, скрип деревьев и перешептывание телторов.
Музыка Рашемена - горное эхо и грохот водопадов, шелест трав в степях и треск далеких костров.
Старый рашеми сидит на берегу, опустив ноги в ледяной ручей, прижимается губами к тонко вырезанной флейте, выводит дрожащую, тонкую мелодию, напоминающую надрывный плач.
Переливается, звенит музыка, легко и грустно - последний раз играет старый шаман, проклятый Голодом, играет, прощаясь с северной страной. За его спиной стоит, опустив голову, король-медведь, терпеливо дожидается и не торопит. Знает Окку - не надышишься перед смертью, но не поворачивается язык сказать об этом.
Приносит себя в жертву старик-шаман, приговорил себя к долгому умиранию в кургане, расписанном рунами, чтобы не достался больше никому Голод-проклятие.
Долго играет рашеми, глядя, как над горами опускается алое солнце, гладит его прощальными лучами по изрезанному морщинами лицу.
Сердце стучит неровно, сбиваясь - старик Голоден, и Сущность сворачивается возле сердца тугим узлом. Время пришло - рашеми обрывает мелодию, которой нет конца, тяжело поднимается и встречается взглядом с Окку. В глазах старика-медведя - жалость напополам с решимостью.
- Я готов, - шепчет рашеми.

В кругу танцующих рун рашеми страшно, пусто и одиноко. Голод раздирает изнутри, причиняя боль. Рашеми морщится, и в темноте, подсвеченной только нанесенными кровью рунами, шаман снова подносит к губам флейту, разгоняя отчаяние.
Скоро флейта перестает звучать.

@темы: творчество сообщников, фанфики